Кошмар с далекой планеты - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

– Клокочешь! Я же вижу. Ты клокочешь от ненависти и собираешься залить несчастных агентов жидким асфальтом. Это жалкий поступок! Это комплексы!

– Ну да, – кивнул я. – Заливать асфальтом карантинщиков – это комплексы. А освобождать цирковых жирафов – это не комплексы!

– Да! – Аврора топнула ногой. – Это не комплексы! Это борьба!

– А почему ты не освободишь… лабораторных крыс, к примеру?

– Да я их тысячами освобождала! Миллионами!

Аврора завелась и принялась перечислять акты освобождения, начиная с самого первого, совершенного еще в четыре года. Я подумал, что зря про мышей сказал – теперь она мне перечислит каждую мышь поименно. С родословными. С родственниками. А Заскок в подтверждение всего этого кивал головой, совсем, видимо, заскочил. Нет, какая все-таки компания! Радикальная анархистка, робот-баянист, дельфин-коматозник.

Кстати, в коме-то в коме, а место занимает. Полкаюты. Разумеется, моей. К себе она Гошу не пустила, мотивировав тем, что он мужского пола. Я возражал, указывал на то, что, во-первых, он дельфин, во-вторых, он дельфин в коме, в-третьих, если Аврора опасается каких-то посягательств, то совершенно зря – Гоша упакован в надежный артексный кокон, из которого без резака выбраться нельзя.

Но Аврора все равно запихала Гошу ко мне. Это не очень удобно – жить в одной каюте с дельфином. Ему снятся сны, и от этого он начинает болтать хвостом. Она хотела еще и Заскока ко мне определить, но тут уж я воспротивился и запинал этого наглого бота в рундук. Сначала вообще хотел его снаружи оставить, к корпусу приварить, пусть проветрится, но потом передумал. Не знаю даже, почему передумал, так просто. Теперь в рундуке киснет. Иногда, между прочим, нагло башку выставляет, в лоб бы ему из рогатки.

– Можно взять заложников, – предложил я.

– Что?

– Захватить заложников. Раньше это было весьма популярно. Захватывали заложников и требовали освобождения.

– Чьего освобождения? – насторожилась Аврора, и я понял, что сболтнул лишнего.

– Ну, можно не освобождения потребовать, а наоборот… Были бы заложники, а что требовать – придумаем.

– Допустим, – Аврора прищурилась. – Допустим, мы захватим заложников и выдвинем требования. А если их не выполнят? Что делать с заложниками?

– Я не знаю…

– Не знаю! – передразнила Аврора. – Не знаешь, а предлагаешь. А еще реконструктор!

Слово «реконструктор» было произнесено с крайне оскорбительной интонацией, практически как ругательство, наверное, микробиологи Средних веков с такой интонацией произносили слово «стафилококк».

– Можно напасть на Гоген, – сказал я.

Вообще сначала я хотел предложить напасть на Олимпию, маленькую такую планетку недалеко от Бирюзы, на которой отдыхали спортсмены. Сила тяжести там была небольшая, ну, как на Марсе, и спортсмены там чрезвычайно быстро восстанавливались. Наверное, я вспомнил знатного плевуна Яна Пржельчика или как там его, вот и решил на Олимпию. Но потом подумал, что это слишком глупо – ну, нападем мы на Олимпию, а там все борцы, нео-боксеры или пусть даже плевунцы, как этот Пржельчик. Полетят от нас с Авророй клочки по закоулочкам, один Пржельчик чего стоит – как плюнет ядром, так и зашибет до смерти. Нет, Олимпия для нападения не годится… И тут же как некая противоположность Олимпии из моего сознания выплыла планета Гоген. Рай живописцев. Где никто тебя через бедро не перекинет и из лука не застрелит. Где все культурно и нормально, как в музее.

– Что? – переспросила Аврора.

– На Гоген, – повторил я. – Планету художников. На чью-нибудь виллу нападем, допустим, этого…

Я попытался вспомнить кого-нибудь из нынешних художников, какого-нибудь современного Рафаэля, но они, как ни странно, все вылетели из головы, просыпались как горох, как бестолковое просо…

Одним словом, в художниках я слаб.

– Можно ограбить Деревянского, – негромко сказала Аврора.

– Точно! – согласился я. – Деревянского – это то, что надо! Великий художник! У него эта…

Деревянского я знал, моя мама любит его картины, они способствуют дренажу желудочного сока, но ограбить его я был не против.

– Отличная идея, – покивал я. – Надо выкрасть… выкрасть… Ну, что он там нового нарисовал…

– Написал, – поправила Аврора. – Это ты рисуешь. На этих… На заборах!

– Дорогая Аврора, видела ли ты в наше время хоть один приличный забор?

– Нет, не видела. Но я примерно представляю, как они выглядят. Если бы я была сенсом и заглянула бы тебе в мозг, я бы там увидела одни заборы. Заборы в разные стороны. Слушай, я тебя так и называть буду – Забор…

– Оставим лирику, родная, – перебил я. – Что там такого великого великий Деревянский написал?

– Год назад… Год назад он как раз удалился в дебри Гогена, в творческое уединение. Наверное, к этому времени он что-то уже создал.

– Великое?

– У него все великое. Это большой… я бы даже сказала, гениальный мастер, он открыл новые пути, возродил…

– Значит, идем на Гоген, – решил я.

Вот так просто.

Кстати, она все-таки доделала своего железного попугая и выучила его кричать «Аут – дурак».

Не прощу, нет.

Гоген…

Однажды я бывал на Бирюзе. Очень похоже. Только там все розово-золотистое, и сразу хочется спать, а тут нежно-голубое, с белыми точками высокогорных ледников, и хочется дать кому-нибудь по морде. Красота. Не зря художники эту планету выбрали, есть в ней что-то такое… Волнующее. На Новую Зеландию похоже. «Черничная Чайка» развернулась над экватором и стала медленно опускаться в центр большого круглого континента.